Две сестры: Мария Колесникова (справа) и Татьяна Хомич
Четыре года назад, 7 сентября 2020-го, в центре Минска была задержана Мария Колесникова, спикер и руководитель избирательного штаба Виктора Бабарико на президентских выборах 2020 года, член команды Светланы Тихановской, к которой присоединилась после задержания бывшего банкира.
По исполнению задержание напоминало похищение. Вместе еще с двумя членами президиума Координационного совета Антоном Родненковым и Иваном Кравцовым Колесникова была насильно доставлена на белорусско-украинскую границу для выдворения из страны. Однако, порвав свой паспорт на пограничном переходе и выпрыгнув из автомобиля, Колесникова помешала спецоперации. Была задержана, а 6 сентября 2021-го приговорена к 11 годам лишения свободы.
Полтора года Колесникову держат в информационной изоляции (режим инкоммуникадо). Что-либо узнать о ней можно только со слов бывших узниц гомельской женской колонии № 4. Последние сведения вызвали шок у международного сообщества: при росте 175 см Колесникова весит всего 45 кг.
Накануне четвертой годовщины лишения Колесниковой свободы “Позірк“ поговорил с ее сестрой Татьяной Хомич: об условиях в колонии, возможных путях освобождения политзаключенных и почему по ним можно двигаться только небольшими шагами.
“Маша жаловалась на здоровье, и на это никак не реагировали”
— Мы посчитали, что в четвертую годовщину задержания Маши будет 570 дней без писем от нее. Формально уточним: ничего не поменялось, вестей от нее нет по-прежнему?
— Нет, ничего не получаем. Я слышала о том, что Маше будто бы приносили какие-то письма и прямо перед ней рвали. По утрам приходит сотрудник администрации и спрашивает [у осужденных], какие есть жалобы, и передает их дальше. Маша жаловалась на здоровье, и на это никак не реагировали. Она спрашивала о письмах и передачах, а ей говорили: о вас все забыли.
— В конце августа “Новы час” со ссылкой на свои источники опубликовал очень тревожные новости о состоянии Марии и условиях, в которых ее содержат. Удалось ли вам что-то по следам этой информации узнать дополнительно?
— Последние месяцы информация поступает буквально по крупицам — от людей, которые выходили из этой колонии. Что Маша весит 45 кг, что она фактически голодает там, потому что она изолирована, находится в ПКТ и что ее периодически помещают в ШИЗО между сроками в ПКТ (штрафной изолятор и помещение камерного типа соответственно. — “Позірк”.). Там тоже разная информация: кто-то говорит, что на три месяца, кто-то — что на шесть. Но в любом случае это длительные сроки. Между ними, согласно законодательству, должны делать паузы, поэтому в перерывах Машу помещают в ШИЗО, а потом опять переводят в ПКТ. Из-за такой изоляции у нас и нет с ней коммуникации.
В ПКТ ей не положены передачи, но у нее как будто бы есть доступ к денежным переводам. Максимальная сумма, по разной информации, — либо одна, либо две базовые [величины], то есть либо 40, либо 80 рублей в месяц.
Она не может есть пищу, которую дают в колонии, она слишком неподходящая с ее диагнозами. Ей нужно как-то выживать и питаться за те максимум 80 рублей, которые ей доступны, что-то приобретать в магазине. И на эти же деньги нужно покупать минимальные гигиенические средства — тампоны, прокладки…
— Средства гигиены там женщинам не выдают?
— Нет, не выдают, Ты либо это получаешь в передачах, либо можешь приобретать что-то в местном магазине.
— Известно, за что Марию постоянно помещают в ПКТ и ШИЗО? Или это просто такой элемент давления и все поводы формальны?
— Деталей мы не знаем. Раньше, когда с Машей еще была какая-то связь, мы, в принципе, понимали, что они нашли некую зацепку, чтобы поместить в ШИЗО. Маша якобы кому-то грубила из администрации, кого-то перебивала. Из нее сделали злостного нарушителя, чтобы иметь повод поместить в ПКТ.
Маша худеет не только из-за того, что не может нормально питаться. Проблема в самих условиях нахождения в ПКТ. Это старая, грязная клетка с унитазом-дыркой, который находится за низкой — может, сантиметров 70 — перегородкой. Постоянно очень сильно воняет канализацией, всеми испражнениями, и в этих условиях Маша находится 24/7 уже полтора года.
Если она находится в ПКТ, там положены прогулки, и ее выводят. По информации от вышедших, ее выводили с 8:30 до 9:00 — на полчаса. Но это не какой-то дворик, например, а фактически очень маленький “стакан”, полтора на полтора метра. “Стакан” в четырех стенах, просто снаружи. Там даже нету доступа солнцу, в 8:30 тем более.
“Нужна политическая воля стран”
— Когда появилась информация о том, что Лукашенко помиловал первую группу политзаключенных, у вас была какая-то надежда, что Маша может выйти, или вы понимаете, что это совсем другая лига, скажем так, и он не выпустит таких людей?
— У меня, конечно, была надежда, и сейчас у меня есть тоже надежда, что Маша может быть освобождена. Я постоянно на это надеюсь. И то же самое было 1 августа, когда появилась информация об обмене между странами Запада и Россией. Рассчитывала, что, возможно, Мария будет в списке, особенно учитывая, что там участвовала и Германия, гражданин которой был приговорен в Беларуси к смертной казни.
Я считаю, что в этой ситуации решение, конечно, принимает белорусская сторона. Наверное, невозможно не учитывать критическое состояние Маши. Но, с другой стороны, конечно, здесь нужна и политическая воля стран. Если кто-то ведет переговоры об освобождении, необходимо, чтобы говорили и о Маше.
— Надо понимать, что об этом “большом обмене” вы тоже узнали по факту, как, в общем-то, мы все. Или у вас были какие-то контакты с кем-то?
— О возможности обмена стало известно после смерти [в феврале 2024 года российского оппозиционера Алексея] Навального. Но тогда в нем Беларусь вообще не фигурировала, никаким образом, ведь не было публично известно, что в Беларуси уже задержан гражданин Германии [приговоренный к смертной казни, но помилованный Александром Лукашенко Рико] Кригер. То есть, когда умер Навальный, об обмене говорили много, но не было информации, что Беларусь может быть задействована в переговорах. Я видела, многие журналисты ожидали, что кто-то из белорусских политзаключенных может быть включен в обменный список, но оказалось, что нет.
— Воскресенский, который рассказывает о своей причастности к освобождению политзаключенных, о том, что обзванивает их родных с предложением писать прошение о помиловании, на связь с вашей семьей выходил?
— Нет, не выходил.
— В то время, когда у вас еще была связь с Машей — или, может, сейчас вы что-то знаете — от нее требовали, просили, давили на нее, чтобы она писала прошение на имя Лукашенко? Судя по той информации, которая проникает в публичное поле, ему обязательно нужно, чтобы ему челобитную написали и он тогда подумает, миловать или нет. Возможно, в этом он видит признание его легитимности.
— Я не помню, чтобы от Маши требовали писать такое прошение. Помню, что периодически приходили к ней разговаривать из разных структур, в том числе, кажется, из прокуратуры. Но мне неизвестно о фактах давления, угроз или уговоров написать прошение.
“Делать упор на освобождение по гуманитарным причинам”
— В целом, как вы считаете, с учетом этого “большого обмена”, как сейчас продвигать повестку освобождения белорусских политзаключенных дальше? Может быть, вы после этого обмена связывались с немецкой стороной, задавали какие-то вопросы?
— Я считаю, что для нас это был своеобразный момент проверки. То есть стало понятно, что без наших дополнительных усилий ситуация с освобождением политзаключенных не сдвинется с мертвой точки. В любой коммуникации, в любых переговорах в первую очередь должен звучать вопрос освобождения политзаключенных как отдельное гуманитарное направление, гуманитарный трек. Например, мы видим среди освобожденных российских политзаключенных Владимира Кара-Мурзу, у которого серьезные проблемы со здоровьем. И у нас тоже есть большое количество людей, которые долгое время содержатся в тюрьмах в критическом состоянии. Мы знаем, что есть представители разных уязвимых групп, не только люди с заболеваниями, но и многодетные родители, а также семьи, где оба родителя в неволе. И нужно ставить вопрос, что это тоже основание для освобождения, ведь заключение влияет не только на их жизнь, но и на дальнейшую жизнь и судьбу их детей.
Есть люди с инвалидностью, пожилые, несовершеннолетние. В последние годы это стало масштабной проблемой.
Когда речь идет более о чем 200 гражданах, которым необходимо освобождение по гуманитарным причинам, именно на это нужно делать упор, не связывать это с политическим треком, с политическими требованиями к режиму. Именно так должна строиться наша стратегия в коммуникации с западными странами.
— Если убрать политическую составляющую, в любом случае торг — это всегда обмен чего-то на что-то. И что тогда Запад может предложить? Например, Андрей Егоров предлагает частично признать легитимность Лукашенко, вернуть послов в Минск в обмен на освобождение части людей. То есть это все равно так или иначе пересекается с политикой. Вы согласны частично признать легитимность Лукашенко или снять с него санкции?
— Я думаю, что в целом сейчас ситуация такова, что разговор об отмене санкций, например, вести рано. Пока поданы только первые сигналы о готовности к диалогу, к освобождению людей.
Мне кажется, еще рано говорить о том, насколько широким может быть диалог и масштаб освобождения. Но я думаю, что это начало, и сейчас важно, чтобы процесс не останавливался. Если возможно делать какие-то небольшие шаги навстречу, то это нужно делать.
— Какие?
— Я согласна с тем, что возвращение кого-то из послов может быть тоже каким-то шагом. Если это приведет к освобождению и спасению жизней, я считаю, это то, на что должны идти западные страны и мы должны в этом их поддерживать. Потому что это наша обязанность, наша ответственность в том числе. Мне кажется, что есть другие небольшие шаги, которые могут быть важными, например, допуск белорусских спортсменов к международным соревнованиям. По-прежнему стоит вопрос, например, восстановления железнодорожного сообщения, открытия пунктов пропуска. Есть такие вещи, которые очень сильно влияют, мне кажется, больше даже на белорусов и будут позитивным сигналом не столько для Лукашенко, сколько для людей внутри и могут привести к освобождению в том числе.
“Коммуникация на дипломатическом уровне велась с 2020 года”
— Как вы думаете, он сейчас ждет каких-то ответных шагов от Запада, выпустив людей?
— Думаю, что да.
— Какими могут быть сейчас эти шаги? Например, Польша давно и постоянно говорит о том, что откроет границу, только если выйдет Почобут. Но Анджей сидит и никаких подвижек нет. Что должно случиться, чтобы Лукашенко увидел, что его сигнал оценили?
— Считаю, что как минимум это должно быть оценено положительно, но сдержанно, с указанием на то, что есть еще тысячи политзаключенных, освобождение которых необходимо.
— Вы обсуждаете это как-то с европейскими партнерами? Какова вообще реакция на помилование?
— В целом могу сказать, что да, контакты были и в целом это рассматривается как небольшие сигналы, небольшие шаги.
Необходимо учитывать, скажем так, геополитический контекст, войну в Украине, а также отношения между Россией и Беларусью, которые, как мне кажется, становятся более напряженными. Это позволит понять, почему шаги сторон могут быть только небольшими.
И нужно понимать, что коммуникация на дипломатическом уровне так или иначе ведется, она велась все это время с 2020 года. Но долгое время ситуация с освобождениями была в тупике — такие случаи помилования, даже небольшими группами, казались невозможными еще несколько месяцев назад. И, как показал этот обмен между Западом и Россией, коммуникация ведется даже в ситуации войны. Поэтому мне кажется, что с этой точки зрения коммуникация с Лукашенко по вопросу освобождения политзаключенных для западных стран менее токсична, чем с Путиным.
См. также: