Саша Филипенко — один из самых известных в мире современных белорусских писателей. Он пишет на русском, за что получает критику, но при этом создается впечатление, что эта критика его совсем не трогает. В начале апреля стало известно, что два романа автора — “Бывший сын” (2014) и “Кремулятор” (2023) — впервые выйдут на белорусском языке.
О внутренней свободе, безразличии к словам, но важности действий, о спокойствии и бессмысленности споров в соцсетях, а также нынешней актуальности “Бывшего сына” — дебютного романа — “Позірк” поговорил с писателем на фоне выхода долгожданных переводов его книг.
“Нужно было найти своего издателя”
— Валентина Андреева, редактор Gutenberg Publisher, в недавнем интервью “Позірку” сказала, что вы сразу откликнулись на предложение выпустить свои книги на белорусском языке. Как давно и почему вы сказали себе “пора”?
— Всегда было понятно, что пора. Мои книги переводятся на разные языки, сейчас почти на 20, и странно было, что они есть на многих языках, но нет на белорусском. Наши издатели опасались, что книжки якобы не будут продаваться, например, их уже все прочли на русском и никто не будет покупать на белорусском.
Но через день после выхода на белорусском мы видим по цифрам, что они все ошибались. Цифры хорошие.
У меня есть агент, который занимается переводами. Нужно было просто найти своего издателя, который захочет это сделать. Такого издателя мы искали много лет. Но все чего-то опасались.
— То есть, если бы вам сейчас не поступило предложение от Gutenberg Publisher, книги все равно вышли бы на белорусском?
— Да. Более того, уже было предложение от другого белорусского издательства, книги вышли бы просто в другом месте.
— Тот факт, что ваши книги переведены на многие языки и белорусский встает в их ряд только сейчас, — не из-за того ли, что настало время, когда белорусская литература стала более востребована у читателя?
— Я думаю, что после 2020 года многие белорусы узнали о белорусском языке (смеется). А если серьезно, мне кажется, что в связи с войной, с тем, что происходит вокруг, в связи с событиями 2020 года, конечно, многие стали пристальнее следить за тем, что происходит с белорусским языком.
В этом смысле, наверное, мы можем говорить о росте интереса людей, которые покинули свою страну. Они пытаются для себя сформулировать, кто они, и язык для них становится одним из маркеров понимания этого.
— Кажется, что выбор ваших книг для перевода очевиден. “Бывший сын” печатается на белорусском как ваш первый роман, “Кремулятор” — как прошлогодний обладатель престижной французской премии Transfuge. Или книги выбирались по другим соображениям?
— Издатель решал сам, какие книги переводить и публиковать. Gutenberg Publisher будет издавать все мои книги. Эти две выбраны из тех соображений, что это мой первый роман и последний. Но я не знаю точно, у каждого издателя своя стратегия.
Мое дело было написать книжку много лет назад, а дальше уже издатели сами решают, как действовать. В каждой стране выходят разные книги. Например, сейчас в Нидерландах и Турции выходит “Красный Крест”, в [Южной] Корее — “Возвращение в Острог”. Всегда очень по-разному. Зависит от страны, от предпочтений издателя, его планов.
— Книги переводили не вы сами, а переводчик. Вы как-то координировали, контролировали процесс? И как оцените перевод?
— Конечно, читал, вносил правки там, где считал нужным. Это совместная работа, но переводчики очень по-разному действуют в разных странах: есть переводчики, которые плохо контактируют с авторами, есть переводчики, которые не контактируют вообще, потому что уверены, будто лучше автора знают, что он там написал. Есть те, которые считают, что автора не стоит тревожить. Но всегда есть какие-то технические моменты, мелочи, детали, которые обсуждаются. Здесь было так же: мы обсуждали то, что я просил поменять. Это обычная работа, когда книга выходит на новом языке. Переводом я очень доволен.
— На другом языке книга звучит немножко иначе. Не теряет ли она от этого?
— Конечно, она звучит иначе, конечно, что-то теряется.
У меня есть книга “Красный Крест”, которая сейчас переведена почти на 20 языков, и везде неправильно переведен финал. Потому что последнюю фразу невозможно точно передать, она звучит только на русском (эпитафия на кресте “Не стойте над душой”. — “Позірк”.). Даже на близких языках — хорватском, словацком, чешском — она все равно теряет смысл, который есть в русском. И с этой точки зрения, конечно, во-первых, в переводе что-то теряется, во-вторых, что-то решает от себя добавить переводчик. Новый язык — это не новая книга, но это и не язык оригинала, это, безусловно, другое прочтение.
“В белорусской колонии есть “Бывший сын” с моим автографом”
— Насколько сейчас, по вашему мнению, востребована книга в целом и белорусская книга в частности?
— В целом мне кажется, что книга по-прежнему востребована. Появились аудиокниги, появились разные соцсети, но мы видим, что во всяком случае в Европе люди вернулись к чтению бумажных книг.
Очевидно, нельзя сравнивать количество читающих людей с количеством людей, смотрящих Netflix или проводящих время в “ТикТоке”, но по-прежнему есть большое количество людей читающих.
Мне сложно оценить книжный рынок Беларуси, потому что я не был там с 2020 года. Думаю, это не самый большой книжный рынок Европы, но очевидно, что люди там читают — я получаю огромное количество отзывов. Постоянно.
Книга в Беларуси часто становится не только книгой, романом, но и выполняет терапевтические функции. Например, я знаю, что в белорусских колониях есть “Бывший сын”. Есть колония, в которой есть этот роман с моим автографом. “Бывшего сына” передавали из камеры в камеру. Люди читали его вслух.
— Валентина Андреева сказала, что тираж каждой из двух переведенных ваших книг составит 300 экземпляров. Обсуждался ли он с вами, и не кажется ли он некой перестраховкой на случай, если книгу будут покупать не очень активно?
— Каждый издатель сам определяет тираж. Понятно, что такой тираж нельзя сравнивать с Германией, где у меня продано уже более 50 тыс. экземпляров. Нельзя сравнивать Беларусь и Германию хотя бы потому, что Германия в восемь раз больше. И потом, я думаю, действительно есть опасения, что белорусы уже прочитали эти книжки на русском.
Мне кажется, все издатели перестраховываются, а тем более небольшие. Если книга будет хорошо продаваться, то просто будут допечатываться новые тиражи. И мы понимаем уже сейчас, что так и будет.
“Писать на белорусском — вопрос не желания, а инструментария”
— В теории, Саша Филипенко, пишущий по-белорусски — это реально?
— Вполне реально. Вопрос, почему Саша Филипенко должен это делать? Потому, что кто-то этого хочет, или потому, что это поможет белорусской литературе? Или потому, что мы решаем, что автор должен делать это в угоду обществу? Или в угоду тому, как другие белорусские авторы пишут на русском, относят книги для перевода на белорусский и рассказывают, что они пишут на белорусском? Это какая-то странная позиция. Саша Филипенко в теории может писать на итальянском, на немецком, на английском, на русском, на белорусском — на любом языке, на котором захочет.
Писать на белорусском — это не вопрос желания, а вопрос инструментария. Даже читая перевод, я понимаю, что не владею белорусским языком в той степени, не владею всем инструментарием, как владеют мой редактор и мой переводчик. Это вопрос того, что вы можете делать на этом языке, а что не можете.
Мне кажется странной позиция людей, которые думают, что, если напишут книжку на плохом белорусском языке, это им как-то поможет. Я считаю, что перевод в этом смысле больше помогает белорусскому языку, чем вопрос, перейду я на него сейчас или не перейду.
В данный момент я не чувствую в себе силы писать на белорусском языке. Как и не чувствую в себе силы писать на немецком или итальянском. Если я почувствую язык настолько, что смогу на нем писать — тогда и буду писать. Мы же говорим о литературе, а не о посте в “Твиттере”. Это принципиально другое ощущение, чувство языка.
В этом смысле это не вопрос моего желания. Я могу желать прямо сейчас написать на каком-то языке, вопрос — что я смогу на нем сделать. Вопрос, как я его чувствую, вопрос ритма, вопрос огромного количества нюансов.
“Многие “спасают” белорусский язык из Вильнюса, но, когда нужно выйти на площадь, этого не делают”
— В социальных сетях, когда появляется фамилия Филипенко или упоминается Светлана Алексиевич, которая тоже пишет на русском и ее за это критикуют, начинается то, что называется некрасивым словом “бульбосрач”. Люди и боты неделями выясняют, могут ли называться белорусскими авторы, которые пишут на русском. Как вы относитесь к этому?
— Мы же не можем всерьез обращать внимание на людей, которые тратят свою жизнь на комментирование чего-то в “Фейсбуке”, и прислушиваться к ним. У меня книги переведены на 20 языков, и в каждой стране, куда я приезжаю, на выступлении оказывается один городской сумасшедший, который рассказывает, как я должен был написать, что я должен был написать, на каком языке я должен был написать. Я очень рад, что есть люди, которые могут тратить свою жизнь и время на обсуждение этого всего.
Помню, выступал в каком-то городе перед Днем Воли (ежегодно 25 марта демократическое сообщество Беларуси отмечает годовщину провозглашения независимости Белорусской Народной Республики. — “Позірк”.), и организаторы мне рассказали, что перед моим выступлением в группе местных белорусов начали выяснять, какой я писатель, белорусский или не белорусский. Они в итоге так все переругались, что не отметили День Воли в своем городе, не смогли собраться. Мне кажется, что это больше информация о них, а не обо мне.
Я очень рад, что люди находят время обсуждать, какой я писатель. Но мне абсолютно все равно, кто что думает, потому что у меня нет времени на это.
Я недавно был в Париже и был приглашен в швейцарское консульство условно как швейцарский писатель. И в этом смысле там, в Швейцарии, всем все равно. Ты можешь быть швейцарским писателем, который пишет на русском. И им неважно. Сейчас я пишу книги, нахожусь в Швейцарии, и им важно то, что я делаю, а не на каком языке я это делаю. Швейцарцы ценят то, что я делаю, больше, чем некие “большие патриоты Беларуси”, которые сражаются в “Фейсбуке”, но я их не видел ни разу ни на одном марше.
Я очень много видел людей, которые сражаются из Вильнюса и “спасают” оттуда белорусский язык, но, когда нужно приехать и выйти на площадь или на одиночный пикет в поддержку белорусского языка, они это не делают никогда, они продолжают ломать копья в “Фейсбуке”.
Мне вообще совершенно безразлично мнение людей, у которых есть время что-то обсуждать в соцсетях. Это просто удивительно, я не представляю, что меня могло бы заставить этим заниматься.
— Вас не злят все эти обсуждения?
— Мне вообще по фигу, потому что есть столько больших проблем в жизни, которые гораздо важнее, чем то, что какой-то там чувак в интернете решит, белорусский ты писатель или не белорусский. На меня и на мою жизнь это никак не повлияет. Важно, что я чувствую, а не что чувствует какой-то парень где-то. Здорово, что у нас есть морально-этические комиссии. Надеюсь, в новой Беларуси они смогут сидеть в кабинетах и решать, кто белорусский писатель, а кто нет (смеется).
Мне издатель однажды прислал то, что вы называете “бульбосрачем”, где люди обсуждают какую-то якобы мою цитату о языке, которая вообще мне не принадлежит. Там было очень много разборов умных людей, которые объясняют, почему я прав или не прав, хотя я этого даже не говорил. Это тоже ценность высказывания, интервью. Поэтому мне глубоко плевать на то, кто что думает, потому что люди или вообще не читают, или видят в интервью то, что хотят.
“Я точно не буду делать ничего из того, что от меня кто-то ждет”
— Ваши книги так или иначе основаны на реальных событиях. Можете ли вы рассматривать события 2020-го и последующих годов как материал для нового произведения?
— Я никогда не знаю, что у меня “вылезет”. То, что я сейчас начал писать, это не совсем про 2020 год, но, с другой стороны, если брать 2020-й как метафору, то, о чем я сейчас пишу, — это тоже про важный выбор.
У меня часто спрашивают: “Когда вы напишите новую книжку про Беларусь?” И я не очень понимаю, зачем.
Потому что “Бывший сын”, к сожалению, по-прежнему актуален, ничего не закончилась, все то же самое повторяется сейчас. Когда мы начнем жить в принципиально другой Беларуси, можно будет взять и написать новую книжку о принципиально другой Беларуси. В “Бывшем сыне” описаны протесты 2010 года. Да, там нет размаха, который был в 2020-м, но все репрессии, вся кома и сон, в которые мы проваливаемся, — оно все повторяется. Поэтому я сейчас просто не вижу практического смысла об этом писать. Хочется писать о том, о чем хочется.
Вообще у меня есть — точно так же, как про язык и про внутреннюю свободу — понимание того, что существует какое-то количество издателей и, наверное, читателей, которые ждут от меня, что я опять напишу исторический роман. Потому что они получаются и у них хорошая судьба, они получают премии и прочее. Но я точно не буду делать ничего из того, что от меня кто-то ждет. Я буду делать то, что хочу. Если я вдруг подумаю, что кто-то ждет от меня роман про 2020 год — я точно не буду его писать из-за своей внутренней свободы. Мне все время очень важно делать только то, что я хочу, это очень важно и для книги, и для ощущения свободы, которое читатель тоже получает.
— В “Кремуляторе” главный герой во время допроса произносит слово “шуфлядка”, аргументируя это тем, что служил в Барановичах. Это такая “пасхалочка” белорусам?
— Да, слово “шуфлядка” переходит из книги в книгу.
— Что вы сейчас читаете? Может, что-то порекомендуете белорусам?
— Белорусы пусть читают то, что хотят сами. Я вообще категорически против рекомендаций. Я много читаю по работе, всегда читаю параллельно и документы, которые мне нужны, и художественный роман, и один нон-фикшн. Когда меня просят порекомендовать книги, я это делаю, но мне кажется, каждый сам может решить, что ему читать. Я против списков вроде “10 книг, которые надо прочитать в мае”, пусть опять-таки каждый сам решает.
— Вы производите впечатление очень уравновешенного человека. Поделитесь секретом спокойствия.
— Это алкоголь, психоанализ и спорт — и тогда у вас все хорошо (смеется).
Невозможно реагировать на какие-то вещи, которые никак к тебе не относятся. Пока люди что-то обсуждают, я пишу книжку, еду в тур. Постоянно пишу статьи о Беларуси, постоянно встречаюсь с политиками, дипломатами, рассказываю о том, что у нас происходит. И у меня не остается времени думать о том, что кто-то считает, будто я ненастоящий белорус, так как говорю на русском.
Настоящие белорусы или нет те девять миллионов человек, которые говорят на русском, сидят в белорусских тюрьмах? Когда моего папу водят на допросы на русском из-за меня, все люди, с которыми он сидел в камере, говорили на русском, я не знаю, они настоящие белорусы или ненастоящие.
Когда спрашивают, на каком языке я пишу, это для меня очень странный вопрос в 2024 году. Дело даже не в том, что я нахожусь в Швейцарии, где люди каждый день говорят на трех или четырех языках, переходят с одного на другой, а в том, почему вы же не спрашиваете у меня о цвете моей кожи, о том, с кем я сплю. Вы не спрашиваете у меня об ориентации, потому что эти вопросы будто бы нельзя задавать. Но вопрос о языке почему-то еще задавать можно.
Как будто в тот момент, когда я начинаю говорить на белорусском, я становлюсь лучше, становлюсь настоящим белорусом, а когда я говорю по-русски, то становлюсь менее настоящим белорусом. А когда я говорю по-немецки или по-английски? Весь здравомыслящий мир понимает, что у человека может быть много идентичностей, много языков, и это вообще неважно.
Вы можете быть белорусом, который говорит по-польски, вы можете быть белорусом, который живет в Канаде и говорит на французском и английском. Это такой очень старый нарратив о языке.
Люди прикрываются тем, что якобы пытаются спасти Беларусь и белорусский язык, но если они действительно хотят это сделать, есть принципиально другие шаги для их спасения. Нужно не ругаться, белорусский я писатель или не белорусский, а делать что-то. Но я думаю, что это слишком сложно — что-то делать. Проще обсуждать в “Фейсбуке”, кто я.
Заказать белорусские переводы романов Саши Филипенко “Бывший сын” и “Кремулятор” можно здесь и здесь.
А здесь можно пройти небольшой тест на знание жизни и творчества писателя.
* Партнерский материал