Впервые опубликовано на белорусскоязычной версии “Позірку“ 17 февраля 2025 года
Евгений Дудкин
Последние несколько дней в среде белорусской оппозиции за рубежом обсуждают информацию о признании давнего активиста партии Белорусская христианская демократия Евгения Дудкина в сотрудничестве с КГБ. “Позірк“ выслушал его версию событий. Разговор получился продолжительным, но мы решили его не сокращать.
Что произошло
Информацию о том, что Евгений Дудкин признался в сотрудничестве с КГБ, опубликовал один из руководителей БХД (она разделилась на несколько частей после внутреннего конфликта. — “Позірк”.) Георгий Дмитрук.
“Разбирательства по деструктивной деятельности в партии БХД данным лицом выявили, что Евгений Дудкин давно является тайным сотрудником КГБ. О чем он сам подтвердил на заседании управы партии БХД 30.01.2025 г. в присутствии членов партии”, — было сказано в заявлении структуры.
Согласно документу, после этого “в результате полученной информации члены правления БХД приняли решение и исключили Евгения Дудкина из партии БХД согласно его личного признания и его заявления об исключении из рядов партии”.
Дмитрук также обвинил Дудкина в попытке рейдерского захвата Białoruska Chrześcijańska Demokracja fundacja. Активист был в фонде ”презусом“, избранным главой исполнительной структуры. Дмитрук заявил, что “борьба с режимом вынуждает белорусские партии и организации быть бдительными и очищаться от врагов, засланных в разные годы”.
В соцсетях появился фрагмент аудиосообщения, как утверждали в партии, “признания Евгения Дудкина перед членами правления“. Во фрагменте без упоминания управы активист просит прощения и говорит, что “был с ними связан”.
Кроме того, стало известно о допросах активистов польскими спецслужбами.
“Я подписал договор о сотрудничестве”
— Евгений, для начала выложи свою версию истории.
— Я из провластной семьи, и служба в органах была для меня целью. К сожалению, я в 11-м классе из-за нехватки пяти кило не прошел медкомиссию. И пошел на истфак.
А когда я пошел на занятия польским языком, ко мне обратились. Интересовались, так как якобы есть иностранная агентура в Беларуси.
Я воспринимал это нормально, потому что я патриот. Я так видел, у меня на столе был красно-зеленый флажок. Но я не знал ничего, что действительно в Беларуси происходило. Это был 2009 год.
Таким образом, я подписал бумагу. Сначала меня в КГБ пытались пугать, якобы я что-то плохое делаю. Я сказал: “Если вы ищете, кто бы хотел работать на органы, то я не вижу в вас врагов“.
Я подписал договор о сотрудничестве. Речь идет не об агенте, не о каком-то человеке на ставку. Просьба была предупреждать, кто может быть потенциально завербованным спецслужбами зарубежных стран.
Конечно, предлагали давать [информацию], кто был из политических партий. Представлялось, что они могут быть завербованы за границей. Я на это смотрел так и верил. Я действительно в это верил, потому что воспитан в этой системе. Но чем больше я узнавал об оппозиции, тем больше понимал, что что-то здесь не так.
Я могу подтвердить, что не создавал каких-то компроматов.
Когда я пришел в партию БХД, понимал, что это мои ценности и, может, я, имея связи в КГБ, помогу партии в продвижении и расширении.
Вся молодежь БХД при мне окончила вузы, никто не был уволен. Никаких компроматов на этих молодых людей я не собирал. Насчет людей, которых подозревали в радикальных действиях, я мог сказать своему куратору, что они не являются радикалами, у них есть свои знания, они националисты. Или люди, которых подозревали в шпионаже. Я мог сказать, что они не являются шпионами: “Я в это не верю, потому что эти люди просто имеют другой взгляд на жизнь”.
Я решил в 2015 году идти в семинарию и порвать с этой системой. Ведь я не мог быть священником, ксендзом, если останусь в ней. К сожалению, и в семинарии от меня хотели иметь информацию.
Могу засвидетельствовать, что в разговоре, когда мне звонил куратор, я сказал: ”Никаких антигосударственных лозунгов или риторики в Пинской духовной семинарии нет“.
Знаю, что многих священников преследуют в Беларуси. Я мог привести факты, которые могли бы свидетельствовать против этих священников. Я этого не делал. КГБ сам знает о происходящем в католической церкви, и это вызывает вопросы: откуда?
Я хотел бы поблагодарить тех верующих, которые на меня повлияли, что я смог разобраться, нашел силы уйти из этой системы. К сожалению, чего мне не хватило: это нехватка доверия к своим партийцам, чтобы правильно выйти из этой игры, так как я находился потом в Беларуси.
В 2016 году я после семинарии поехал домой в Гродно. И меня пытался мой куратор уговорить, чтобы я не влезал в гродненскую политику. Как только я пришел на заседание БХД, мной начали интересоваться. И меня в течение 2017 года пытались местные кгбшники втянуть обратно.
Я принес присягу католического скаута. Там есть клятва на верность Богу, святому костелу и Отечеству. Они (КГБ. — “Позірк“.) очень хотели, чтобы я работал на них и был там агентом. О чем я сообщил тем людям в костеле, которые за скаутов отвечают.
Я просто понял, что не буду это делать.
У меня была ломка, я не хотел служить системе.
Все это время я был под угрозой, потому что меня могли взять, потому что я отказывался, могли многое выдумать. Я подозреваю, что мне могли девушек подсылать в качестве подруг. В провокационной ситуации для знакомства, ведь я холостяк.
“В Польше не передавал никакой информации”
— Но здесь, в Польше, когда я уехал работать в конце 2018 года, я не являлся сотрудником. Я не работал, не передавал никакой информации.
Они могли позвонить мне. В 2018 году были попытки вытащить меня на живой разговор. Я, конечно, согласился просто поговорить, но из-за этого разговора пытались вытащить информацию, сетовать на гродненскую оппозицию, что ее представители такие и такие. Пытались убедить меня работать на КГБ. Я отказался.
Вот это правда, которую я могу сказать.
Когда я уехал в миграцию, я не сотрудничал с КГБ. В 2020 году я не сотрудничал с КГБ.
В 2023 году мне позвонил один из сотрудников, чтобы я давал информацию о Павле Латушко. Я отказался.
Сказал: ”Делайте что хотите, но я не буду давать информацию“.
Я тогда поехал к активистке Елене Янушковской и сказал: “Такая ситуация была в моей жизни, пожалуйста, я пришлю скрин. Если со мной что-то случится, мало что ли, скажите, что я вам рассказал“.
Прошел год, у нас с Еленой возникли вопросы по партии, так как я больше не мог работать, не хватало времени. Плюс мы имеем различные стратегии по фонду, возникли конфликты. Она начала подозревать, что я работаю на КГБ. Я сказал, что это неправда.
10 декабря 2024 года я предупредил Георгия Дмитрука, что в моей жизни был такой момент. Был свидетель, еще один человек из партии. Я тогда сказал, что готов, если надо, публично об этом сказать.
Позднее возникли ко мне вопросы по фонду, я не утверждал те решения, которые предлагали в нарушение процедур. Это еще раз повысило накал конфликта.
У меня была встреча еще содним партийцем, господином Сергеем Веремеенко, он сказал: “Евгений, расскажи”. Я, конечно, не все хотел рассказывать, так как давал подписку о неразглашении государственной тайны Республики Беларусь. Но когда он сказал, что надо пойти к полякам, поговорить с ними, я ответил: “Хорошо, если это будет подтверждением с моей стороны, что я не работаю на КГБ, то я готов”. Польская сторона что надо, то знает.
Я должен был дождаться позиции польских служб. Теперь я могу говорить до конца (Дудкин ссылается на материал “Нашай Нівы“ с подтверждением допросов польскими спецслужбами активистов по его делу. — “Позірк”.)
Был период моей жизни с осени 2009-го по осень 2016-го, это семь лет, до момента, когда я пошел в семинарию. Потом был следующий этап, когда я уже не хотел сотрудничества с этой системой, не сотрудничал. Меня пытались с 2017 года еще раз туда вовлечь, я сопротивлялся.
Они не давали мне работать, у меня были проблемы с устройством в школу. Я был безработным, поэтому в конце 2018 года по экономическим причинам и выехал. И еще финансировал кампании, парламентскую, до 2020 года.
В 2020 году я вернулся в Беларусь, так как посчитал важным присоединиться к протестам.
Я мог бы стать человеком, который многое знает. И после уже убегал из Беларуси и в Польше нахожусь на международной защите.
“Я брал деньги”
— Давай еще раз сначала. Ты сам решил подписать бумагу, или тебе предложили?
— Предложили. Мне сказали: “Евгений, как ты смотришь, если ты относишься к нам как к власти, защищающей суверенитет государственный, конституционный строй, то не хотел бы ты быть?“ Я ответил, что не вижу в этом проблемы, потому что я воспитан, чтобы защищать государство.
— И как часто у вас проходили встречи с куратором?
— Это не были частые встречи. Это могло быть раз в месяц, раз в два месяца.
Я понял, что этих информаторов ищут среди обычных людей, преподавателей. И дают задания, которые, я бы сказал, являются проверкой. Посмотреть список друзей в ”Фейсбуке“. Т.е. насколько я готов сделать что-то такое, что сломает меня морально.
Были там и другие задания. Я владел польским языком, и они хотели, чтобы я каким-то образом имел контакт с поляками. Может быть, какие-то спецслужбы польские меня завербуют.
Но когда я видел, что выгляжу неестественно, это не мое, я не создавал себе какую-то маску и не участвовал в этом.
Я старался оставаться самим собой и пользоваться своими знаниями польского языка, чтобы заниматься исследованиями.
— О чем расспрашивал куратор?
— Им интересно, есть ли тот, кто может быть подозреваемым, кто завербован. И потом это постепенно-постепенно вело к тому, чем живут эти люди, чтобы найти какой-то компромат. Мне не было интересно находить какие-то минусы у этих людей.
Кгбшники решили, что активистка БХД Марина Хомич имеет какой-то интерес ко мне. Они предложили: “Как ты видишь, мог ли бы ты быть ее парнем?“ Я не тот человек, который будет спать с девушкой и строить отношения не на любви.
Иногда сотрудники совали мне деньги, они были небольшие. Просто упрашивали: хоть что-то подпиши, что ты взял у нас. Якобы их контролируют, что у них есть расходы. И я брал деньги.
Я не был тем, кто на ставке. Я не учился в школе КГБ. Просто был студентом, которого заинтересовали, что есть возможность послужить Отечеству. Но как оказалось, режим — это не про защиту Отечества.
Моя собственная интенция была стать католиком. И то, что ксендзов преследуют, я заметил в 2010 году. Я знаю, что они ищут у священников: компромат, чтобы их представить как людей нечистых, людей, работающих на зарубежные страны. Никаких компроматов о своих настоятелях или викариях я не давал. И те задания, которые мог выполнить по дискредитации или установлению контактов, о которых они меня просили, чтобы этих людей потом арестовали, я не выполнял.
Многих людей КГБ подозревало, что они шпионы. Многих — в связи с польскими корнями, из-за того, что у них есть карта поляка. Я отказался брать карту поляка, хотя мне предлагали, чтобы таким образом я установил контакт. Кто делает, как делает, какие вопросы. Поэтому я не имею карты поляка и никогда не составлял заявления на ее получение.
Мне также КГБ предложил, чтобы я получал гранты. Я от этого отказался, потому что это не мое. Я особенно не люблю иметь дела с финансами, я больше организатор. И, конечно, КГБ заинтересовано, чтобы деньги шли не на борьбу с режимом или отмывались людьми, которые берут эти деньги.
Кто-то сдавал [информацию о тех], кто приходил на собрания. Я также говорил, кто приходил. Им (КГБ. — “Позірк”.) интересно, кто был и какие вопросы обсуждают. С их точки зрения, может быть, там что-то принимается, что нарушает государственный суверенитет, территориальную целостность и конституционный строй. Эти три сочетания слов сидят в головах этих кгбистов. Этим они оправдывают свои поступки, говорят: ”Мы заботимся о безопасности Республики Беларусь“.
В 2012 году я встречался с Павлом Латушко (на тот момент министр культуры. — “Позірк”.) в университете. У меня спрашивали, завербован ли он. Я могу сказать, что дал ему позитивную оценку, и, когда он разговаривает на белорусском языке с западным акцентом, это только помогает установлению хороших белорусско-польских отношений. Моя совесть в отношении Павла Павловича чиста. Как и других лиц, которых подозревали, включая тех, кто еще работает на режим.
“В КГБ сказали: надо как-то порвать с БРСМ”
— В 2012 году я был наблюдателем и сказал куратору, что выборы парламентские сфальсифицированы. “Неужели?“ — якобы удивился тот. Я говорю: “Да. Я могу засвидетельствовать как человек, который был на выборах наблюдателем, что они были сфальсифицированы. Не было такого количества избирателей, как зафиксировали”. Я должен был это сказать, потому что меня мучила совесть за декабрь 2010 года, когда я был наблюдателем [на президентских выборах] еще от БРСМ.
А БРСМ не знал, что я уже имел контакт с КГБ, хотел меня в свою карьеру, ”вертикаль“ пустить, а КГБ не хотел. Хотел, чтобы я в оппозиции делал “вертикаль”. В КГБ мне сказали: ”Тебе надо как-то порвать с БРСМ“. Придумали мне конфликт. И я стоял перед выбором, где мне делать карьеру, в БРСМ или в оппозиции.
Но вернемся к 2010 году. Тогда меня вытащили на митинг в поддержку Лукашенко. Я просто понимаю, что эта власть не ведет ни к чему, на избирательном участке я не написал жалоб, что они не проведены согласно законодательству. И еще университет направил меня на инаугурацию Лукашенко. Это был 2011 год, и я думал: “Боже, что я здесь делаю“.
У человека появляется раздвоение личности. Он видит, что делает система, несправедливость, и он хочет из нее выйти, а не может, потому что не знаешь, кому можно доверять, не знаешь, как люди отреагируют, они поддержат или будут топить.
— Сталкивался ли ты с другими информаторами или результатами их деятельности?
— Самое интересное, что нет. Мне кажется, что нас держат, в ”разных карманах“. Чтобы мы не пересекались.
Я думал об этом, как распознать. Но я заметил, что есть люди, которые очень боятся политических вопросов. Возникает вопрос, почему. Я сам не хотел слушать негатив и избегал [этого]. Другие, кто радикальные методы предлагают, как свергнуть режим, действительно говорят это искренне?
Обычно люди, ищущие что-то, выбирают золотую середину.
”Понимаю, что был очень наивен“
— Как ты оцениваешь свое сотрудничество с КГБ?
— Я считаю, что помог в одном. Людей, которые могли быть потенциально агентами, нанести государственной и национальной безопасности ущерб, я не обнаружил. А те, о которых мне говорили в КГБ, ничего плохого не сделали.
Я не буду сейчас рассказывать, о ком КГБ знает, так как это государственная тайна Республики Беларусь. Это дело будущего правительства, будущих органов.
Но могу сказать так, что на тех людей, которые могли в Беларуси иметь проблемы оттого, что их подозревают, я не сделал этих компроматов. Кого мог, я называл, что это не радикалы, они не будут бросать коктейль Молотова. Были у меня такие однокурсники. Они просто были хорошие патриоты, и я старался их обелить. Ведь я не мог перейти через самого себя и ложно свидетельствовать.
Был смешной факт, когда я узнал о “Белом легионе”, год 2011-й. И я узнал, что они якобы избивают милиционеров. Рассказал куратору: ”Вот есть такая группировка, которая избивает“. Он так якобы серьезно выслушал. Спустя годы я понимаю, что на тот момент “Белый легион” никого не избивал. Просто я по-детски это воспринял разговор своих сверстников.
Я понимаю, что был очень наивный. Мой инфантилизм сыграл со мной с одной стороны злую штуку, что я вошел в эту организацию. А с другой — хорошую, что я не делал доносов на людей, которые делали то, за что их можно было арестовать.
Ведь были люди на площади, которые призывали к радикальным действиям, но я говорил, что их никто не поддерживает, это не имеет смысла.
В 2014-м или 2015-м мне даже предложили пройти детектор лжи. Сомневались, тот ли я, кому можно доверять. Я прошел его. Я решил, что не буду отказываться, иначе ко мне будут какие-то вопросы. Страх снова возникает, что могут мне сделать плохое.
Они интересовались, сотрудничаю ли я с иностранными разведками. Конечно, таких контактов не было.
— Были ли ситуации, когда от твоего сотрудничества с КГБ пострадали люди?
— Я не помню таких ситуаций, чтобы люди были задержаны из-за того, что я о них говорил. Нет такого ощущения. Конкретных доносов о том, что кто-то сделал что-то плохое, за что его могут привлечь к ответственности в Беларуси, я не сделал.
Могу свидетельствовать, что все члены молодежной организации в Могилеве закончили вуз, все они устроены. Если что-то станет известно, что их вызывали, допрашивали, то будет предмет разговора.
Но я считаю достойным извиниться, что я говорил о конкретных лицах, об их жизни, с органами, с Комитетом государственной безопасности Республики Беларусь. За то, что я пользовался данными и доверием этих людей.
“Священник не может быть информатором КГБ”
— Ты, как говоришь, заметил, что священников преследуют еще в 2010 году, но почему продолжал сотрудничать с КГБ?
— Причина этого — обычный страх. Я знал, что кто-то есть среди священников, так как информацию КГБ имеет. И был вопрос, кому можно довериться. А если священник из-за границы — чтобы не получилось, что я буду использован, понимаете.
Сегодня мы имеем ситуацию, когда я в целях собственной безопасности доверился члену своей, бывшей для меня партии, и в момент конфликта этот друг представил меня как агента КГБ. А это сейчас обернулось против меня.
— Как ты отказывался от сотрудничества с КГБ? Как это принимали твои кураторы?
— Я когда принял решение, что иду в семинарию, уже решил. Я поехал в Белыничи на работу. И случилось так, что там начали уничтожать кладбища. Я говорю: “Боже, ну зачем мне сейчас!“ А люди звонили, просили, чтобы я как общественный активист решил эту проблему.
А я не хочу, я только принял решение, что не буду заниматься общественным делом. Ведь для любого учителя, если он выступает против государственных органов, это уже проблемы.
Я согласился, позвонил куратору, сказал, что есть такая проблема. То, что делают местные власти, только повышает накал между ними и жителями. Этот вопрос был решен позитивно.
И тогда после этого кладбища я принял решение уходить. Это был август 2015 года. Куратор сказал: “Почему? Оставайся, может, передумаешь“.
Я считаю, что священник не может быть информатором КГБ.
Они обращались позже, когда я поступил. Меня должны были забрать в армию. Всех семинаристов, кроме меня, министр обороны освободил от этой обязанности. Я имел третий, необязательный военный сбор (альтернатива срочной службе, посредством сборов, которые проходят в течение двух лет; Дудкин отслужил в общей сложности пять месяцев. — “Позірк”.).
И тогда были разговоры, звонки. Я им говорю: “То, что вы делаете, это плохо!“ Ведь костел мог не пустить меня, тогда бы меня арестовали, а костел мог быть представлен как структура, которая сопротивляется законодательству Республики Беларусь.
Я решил, что пойду на этот военный сбор, и там начались целые провокации. Спрашивали сразу про целибат. Были провокаторы, которые задавали много вопросов о моей жизни в Белыничах. Даже однажды спросили в курилке: “Что делать, если в Беларуси будет восстание?“ Говорю: “Делайте все по Конституции“.
Потом я понял, что не могу остаться в семинарии, так как еще не сказал священникам, что у меня было сотрудничество с КГБ и только когда я решу эту проблему, исповедуюсь об этом, смогу быть настоящим семинаристом.
И у меня заболела мама, которая смотрит мою сестру — инвалида с детства, тогда были материальные трудности. Я решил, что вернусь и буду просто работать. Это было возвращение на пепелище.
Это было в конце октября, начался учебный год. Но у меня получилось через свою учительницу, которая у меня преподавала, найти место в одной из школ, где она работала.
Когда я отказывался в Пинске от сотрудничества [с КГБ], то реакция была тоже спокойная: ”Ну ладно, раз ты учишься“. Может быть, они рассчитывали, что я буду агентом там у них. Но агент классически — это тот, кто имеет специальное образование, а не информатор.
“Шантажировали видео встреч со мной”
— У КГБ есть доказательства твоего сотрудничества с ним? Бумага о сотрудничестве — это что?
— Это была обычная бумага. “Я сотрудничаю с КГБ, буду оказывать помощь“. Был и оперативный псевдоним, но пусть это они уже публикуют. Еще были расписки о получении денег.
Я не знаю, делали ли они видео встреч со мной, но в 2023 году меня шантажировали тем, что якобы это видео есть.
Тогда, я думаю, они взяли номер телефона с визитки, которые я раздавал. Сотрудник КГБ позвонил мне на телеграм. И номер не был скрыт. Я тогда испугался и не знал, что делал. Единственное, что я сделал, поговорил с госпожой Еленой Янушковской.
Когда я отказался, он (куратор. — “Позірк”.) начал шантажировать: “Я не могу контролировать, что сделают другие сотрудники. Может быть, они опубликуют, я не могу повлиять. Но если ты будешь давать информацию [о происходящем] у Павла Латушко, то я смогу тебя спрятать“.
Я отказался. Я сказал: “Делайте что хотите, но я ошибку, которая была в моей жизни, повторять не буду“.
— А не было ли идеи публично заявить, что сотрудничал, и таким образом порвать?
— Начиная с 2016 года, я думал, как это сделать. Прежде всего волновал вопрос экономический. Потом я начал делать посты с вопросами: а что если люди из провластной семьи, как я, которые служили этой системе, были в БРСМ, а примете ли вы нас?
Я немножко делал это разными ходами, мне интересно было, как люди будут реагировать. Как-то опубликовал фотографию, где я в курсантской форме, это был лицейский класс. Иногда кто-то смеялся, кто-то лайкал.
Но я на эту всю проблему смотрю так: Nie ma sprawiedliwości bez miłości (с польского “Нет справедливости без любви“. — “Позірк”.). Если мы хотим, чтобы была справедливость, чтобы эти люди в Беларуси захотели перемен, те, которые находятся в болоте, которых убеждают, которых водят туда-сюда. Очень важно, что они, как та овца загубленная, не будут сразу замучены, убиты, отданы на самосуд. Если они признаются, то смогут жить в обществе.
Есть страх, что их будут обвинять постоянно. Что их не простят.
На этом постоянно играет режим: куда бы вы ни пошли, в оппозиции вас не простят, вам уничтожат жизнь, вы там не самореализуетесь, вы там никто. Речь идет о чувстве собственного достоинства.
Спасением в такой ситуации видится выполнять простые решения, которые дает режим. Даже если они нечестные. И это выбор человека, это ломка, ведь он стоит перед выбором страха, что он будет не принят, или страх, что он будет иметь трудный моральный выбор в поступках.
Вопрос, как мы принимаем тех людей, которые действительно ошиблись в жизни и хотели изменить своими поступками жизнь в Беларуси. Я очень много пожертвовал собственных денег. Я их заработал на заводе и откладывал. Я вложил несколько тысяч долларов, не одну, не две, не три, просто помогая людям.
При этом я имел небольшую стипендию в 2.000 злотых (около 500 евро по сегодняшнему курсу. — “Позірк”.), и только через два года получил большую. При этом я помогал матери.
Я старался делать те белорусские дела, которые мог сделать, и это видно по истории моей деятельности. В прежние времена они делались с молчаливого согласия КГБ.
“Рейдерского захвата нет”
— Что с твоей ситуацией в БХД? Ты вышел, тебя исключили?
— 30 января меня очень просили быть на заседании правления партии, причем с таким посылом: “Евгений, если ты не придешь, мы не гарантируем, что люди, которые говорят уже в партии, не будут говорить дальше”.
Я был на связи онлайн. На заседание добавили много людей, которые еще не были в управе. Мне кажется, это ошибка, так как неизвестно, кто может оказаться настоящим агентом.
У меня спросили: “Как ты, Евгений, думаешь, как ты считаешь, можешь ли ты оставаться в партии?“ Я предложил партии, решить, как они считают. В ответ получил: “Евгений, давай ты сам решишь“. “Если вы считаете так, то я составляю заявление о выходе из партии“.
Оказалось, что большинство были против меня, один человек меня защищал. Говорил конкретные факты, что я здесь делал, работал честно. Был человек, который не хотел участвовать, он воздержался.
Почему это голосование происходило, я не знаю. Говорили также о репутации партии и что не будем пока это выносить.
Мы также говорили о фонде. Я говорил об уставе, который регламентирует, что я должен обратиться в секретариат, заранее выслать все сообщения, чтобы были бумаги. Я готов был уйти из фонда, но должен до 1 марта подготовить все отчеты.
Там за месяц я присылаю в секретариат, за 25 дней я сообщаю всем, созывается заседание. Я уже разослал письма с темой о будущем организации. Я сначала думал прямо написать, что слагаю обязанности, но после все же написал о планах. Но я о том говорил и на партийном заседании, что вопрос можно решить, только сделать это законно.
Рейдерского захвата нет, я буду уходить из фонда.
— А что с польскими спецслужбами? Были ли допросы?
— Я не буду об этом ничего говорить. Я был руководителем варшавской ячейки, а не белостокской, и ответственность за то, что делали в Белостоке члены БХД, я не несу. Кого вызвали, когда, я не знаю.
Я нахожусь в безопасности и придерживаюсь принципа: “Правда делает нас свободными”.
“Я исповедовался о своем сотрудничестве в 2017 году“
— Свое будущее как ты сейчас видишь?
— Еще в июне 2024 года я написал заявление, что ухожу с руководящих должностей управления варшавской организации БХД, так как мне нужно было дописать свой докторат (кандидатскую научную работу по белорусской системе. — “Позірк”.).
К сожалению, не все восприняли позитивно тот факт, что мне нужно делать больше ту работу, за счет которой я живу. Я не живу за счет грантов, я живу за счет научной деятельности. Я даже деньги от этой деятельности вносил в фонд и помогал другим людям.
Самое главное, я хочу дописать докторат, а там будем смотреть. Если у кого-то будет потребность в моих компетенциях, я как историк буду делиться. Ведь я вижу во время написания работы, что мы, белорусы Польши, повторяем те же самые ошибки. А именно конфликты из-за денег, бескомпромиссность, люди, которые иногда играют в политике другого государства, России например.
Мы должны понять, осознали ли мы ту главную ценность, что Польша или Литва обеспечили нам безопасность. Если мы представляем, то оправдываемся ли, что платим налоги, активно ли включаемся в процедуры, пользуясь правом собраний и создания организаций. Насколько мы воспользуемся демократизацией, которую наши предки попытались сделать в другое время. Если мы этот этап пройдем успешно, то есть шанс, что в Беларусь вернутся люди, которые будут иметь компетенции и мышление сознательных людей, а не постсоветское мышление.
— Видишь ли ты продолжение своей деятельности в общественно-политической жизни после своего признания?
— Это зависит от белорусов. Если белорусы считают, что мое признание есть зло, что оно ставит крест на моей деятельности, которая им не нужна, я принимаю решение белорусов.
Если белорусы хотят, чтобы приходили другие люди, рассказывали об опыте своей жизни, признавались, не боялись, что их кто-то отвергнет — это вопрос к самим белорусам.
Я буду продолжать заниматься научной деятельностью. Это самое главное — то, с чего я начинал здесь, в Польше.
С верующими в костеле я буду разговаривать персонально. Я исповедовался о своем сотрудничестве в 2017 году. Священник спросил тогда: “Твоя деятельность причинила кому-то вред?“ Я сказал, что нет, потому что я многое делал честно, помогал, учил. Но был страх, чтобы выйти из системы.
Партия забрала у меня очень много времени, сил и денег, я очень многому научился, многое сделал. Я не жалею, ведь я вкладывал в это честно. А то, как воспользовались этим мои бывшие партийцы, — дело их собственной совести.