“Скорая приезжает в одном случае — зафиксировать смерть”. Правозащитник Судаленко о времени в СИЗО и колонии

21 июля из колонии № 3 в поселке Витьба освободился известный гомельский правозащитник Леонид Судаленко. В интервью “Позірку” он рассказал о событиях августа 2020 года, заключении, условиях для “политических” и о том, что давало силы за решеткой.

“Если бы в августе 2020-го сказали, что меня посадят за помощь людям — я бы обиделся”

— Наверное, хорошо помните события августа 2020 года? Массовые протесты, избиение участников митингов и маршей, сотни жителей Гомеля, которые приходили к вам за помощью в офис… Думали ли вы тогда, что правозащитная деятельность обернется тюрьмой?

— В августе 2020 года в стране еще была относительная демократия, и я такого не представлял — тюрьму за помощь людям. Если бы мне тогда сказали, что я за это буду сидеть, то обиделся бы на того человека и не разговаривал бы с ним. Но случилось то, что случилось. Историю нельзя повернуть назад. Мое дело было правое. Я делал все правильно — помогал людям, поэтому ни о чем сегодня не жалею. Это власть записала меня в преступники и “экстремисты”.

— Первые обыски у вас дома и в офисе прошли 5 января 2021 года. Задержали же вас только 18 января. Вас ничего не насторожило? Не было предчувствия, что нужно уехать из Беларуси?

— Да, у меня было 13 дней, чтобы уехать. Но даже тогда я не верил, что ситуация с правами человека скатится до такого состояния. Я тогда говорил, что не уеду, пусть “они” уезжают. На случай задержания оставил письмо, где изложил мотивы, почему не уехал. Уже находясь в колонии, я констатировал, что ситуация с правами человека становится все хуже и хуже. Потому что в колонию стали приезжать люди, которые получили четыре, пять лет за репост, за комментарий в интернете. Это просто ужасно! С нами сидел парень, который при задержании был несовершеннолетний. Когда ему исполнилось 18 лет, его перевели во “взрослую” колонию. Он снял на камеру перемещение российской техники и выбросил это в социальные сети. Подростку дали три с половиной года.

Сидели образованные, воспитанные, порядочные люди, которые оставили комментарий, что-то написали в социальных сетях. И их обвинили в “разжигании розни”.

“Ко мне в колонии даже не прилипла никакая кличка, все звали Леонидович”

— Как к “политическим” относились в витебской колонии? Была разница в условиях содержания между вами и “простыми” заключенными?

— “Простые” заключенные носили белые бирки, и им можно было, по сути, все — послабление режима, долгосрочные свидания, передачи и посылки, покупки в тюремном магазине. “Экстремисты” носили желтые бирки. И нас остальные заключенные звали “желтобирочниками” или “туристами”. Так в колонии называют тех, кто имеет относительно небольшие сроки. По поводу тех, кто получил 10, 25 лет лишения свободы. На нижнем ярусе, подо мной, спал человек, которому дали 25 лет лишения свободы. Из них 22 года он уже отсидел. Вот для него я был тоже “туристом”.

— Есть какие-то правила, которые помогут выдержать заключение или избавят от лишних проблем?

— Все зависит от человека и его поведения. Не задавай лишних вопросов, не создавай проблем, не делай хуже другим, не делай “косяков” — и к тебе будут относиться по крайней мере равнодушно. Если же ты “косячишь”, то и отношение будет не очень, мягко говоря, и к тебе будут вопросы. В колонии такие порядки, что людям часто дают разные клички, или, как там говорят, “погоняло”. Ко мне было уважительное отношение со стороны осужденных, даже никакая кличка не прилипла. Все называли Леонидович. Наши, “политические”, которые моложе меня, тоже относились уважительно, помогали мне на работе, говорили: “Леонидович, посидите, отдохните, мы за вас поработаем”.

— Наверное, за решеткой везде плохо, но можно ли сравнить условия содержания в гомельском СИЗО и витебской колонии? Где было “условно лучше”?

— Конечно, в “лагере”, то есть колонии, всем легче. Это не только мое мнение, но и всех людей, которые там побывали. В СИЗО тяжелее. Я не видел солнца, не дышал свежим воздухом. В камере нещадно курили. Так как я не курю, мне было очень тяжело. До того, что терял сознание. Пассивно приходилось выкуривать за день по 10 пачек. В камере нет вентиляции, она очень маленькая, переполненная. Нет горячей воды. Прогулки были не на улице, а на четвертом этаже СИЗО, в своеобразном “стакане”. Такие условия на самом деле ужасные. К примеру, ужасно было услышать среди ночи крики о помощи, кто-то кричал: “Вызовите скорую!”. И был ответ охранника: “Скорая сюда приезжает только в одном случае — зафиксировать смерть”. Если там человеку будет плохо — никто его не будет лечить. Люди выживают только на своем запасе здоровья.

И все же в СИЗО было проще морально. Жене и старшим сыновьям разрешали свидания — пусть по телефону, через стекло. Было много поддержки с воли — спасибо жене, детям, всей моей семье и людям, которые писали мне, отправляли бандероли. Мне за день в СИЗО могло придти 10-15 писем. Но когда меня перевели в колонию — всё. Не получил ни одного письма от “посторонних” — только от жены. Я в колонию привез из тюрьмы около тысячи писем, которые получил в СИЗО от неравнодушных людей.

В колонии можно было бывать на воздухе, ходить, пусть на час, на стадион. Я там играл в шахматы и даже занял в турнире второе место. Правда, об этом не написали в тюремной газете. “Простым” заключенным за победы в турнирах давали дополнительные звонки, к примеру. Меня это как “экстремиста” не касалось. За время в колонии я не получил ни одного долгосрочного свидания. К “простым” зекам приезжали не только родственники, но даже друзья. Мне же нельзя было увидеть жену, детей, пообщаться с ними.

Питание, когда привыкнешь, было на уровне заводской столовой. С одним исключением — не было мяса. Закупить что-то в магазине “политические” могли в основном только на две базовые в месяц (74 рубля. — “Позірк”.). Это очень мало.

“Малообразованный охранник поучал меня пятиэтажным матом, как “правильно жить”

— Каким было отношение со стороны администрации колонии, охранников? Были ли случаи избиения осужденных?

— Чтобы избивали — в витебской колонии такого не было. В СИЗО было, что ставили на “растяжку”, били дубинками по ногам, чтобы шире их ставили. В колонии бить не били, но голос повышали. Я человек с опытом, не в молодом возрасте, а конвойный, который пришел на работу по объявлению в газете, малообразованный, позволял себе повышать на меня голос и “учить”, как я должен “правильно жить”, причем это все — пятиэтажным матом. Но что я мог ответить? Только промолчать.

— Вы смогли найти в колонии круг общения, поддержку других заключенных?

— В колонии где-то 25% “политические”, среди них есть, конечно, и случайные люди. Но есть и “наши”, которые разделяют такие же ценности, как и я — совесть, свободу. Мы с ними подружились, обменялись контактами и твердо намерены дружить и после их освобождения. Это порядочные люди. Мы поддерживали друг друга, смотрели государственное телевидение или читали “СБ. Беларусь сегодня” и обсуждали это, с юмором, конечно. Юмор помогает там многое выдержать.

По телевизору нам показывали, какая “страшная” страна Украина и как “хорошая” Россия ведет там “спецоперацию” по “освобождению”, а украинские “нацисты” обстреливают детские садики и родильные дома.

Кстати, даже звонки домой были под цензурой. Разговор внимательно слушал опер. Нельзя было говорить о войне, о группе “Вагнер”, о политике вообще — связь сразу прерывалась. “Простые” заключенные могли говорить о чем угодно. От них мы узнавали информацию со свободы.

— Помните самые тяжелые моменты в заключении?

— Я приехал в колонию в разгар коронавируса. У меня поднялась температура под сорок. Было такое плохое состояние, что, скажу честно, прощался с жизнью. 18 дней провел в изолированном помещении, один. Мне только подавали еду в “кормушку”. Давали какие-то таблетки, но никто не говорил, что это и от чего. Как раз перед этим я узнал, что от коронавируса умер мой друг, практически одних лет со мной. И тут у меня такое. Это были очень сложные дни. Долго держалась высокая температура. Я волновался не только за здоровье, но и за жизнь.

— Расскажите о дне своего освобождения. Как готовились к нему, как он прошел?

— Все вышло не так, как я планировал. К примеру, по “законам” колонии я должен был накрыть стол перед освобождением, то есть сварить много чая, кофе, купить сладостей. Я уже думал об этом, жена прислала посылку с кофе и чаем. Но за девять дней до освобождения меня поместили в ШИЗО. И девять дней я провалялся на холодном бетонном полу, так как постельное белье и матрац там “не положены”. Даже собаке хозяин кладет какую-то постилку, чтобы она спала. Я спросил у местного врача: “Как соотносятся мои диагнозы, о которых вы знаете, и то, что меня поместили в ШИЗО?” Врач развел руки. Я решил в знак протеста отказаться от еды, пил только чай. В итоге, когда я вышел и жена мне привезла много вкусного, в том числе драники, которые были еще теплыми, я смог съесть только два.

Спать там было невозможно, конечно. Сначала я клал под голову туалетную бумагу. Когда она закончилась — приходилось класть под голову кулак. Такой вот сон.

Да и выпустили меня не по-человечески. Освобождение должно было быть в 10 утра. На это время и ориентировалась моя жена, которая ехала из Гомеля. Но меня отпустили в 6 утра. Я вышел, сидел на остановке, просил у людей телефон позвонить, но мне отказывали. Ну, наверное, такой вид — небритый мужик в тюремной робе. Только одна женщина согласилась дать мне телефон и сказала, что я могу звонить, пока она ждет автобус. Я сообщил жене, что уже вышел. Она тогда уже была возле Орши.

“После освобождения попал из тюрьмы в тюрьму”

— Успели повидаться со всеми, с кем планировали, после освобождения? Как оцените Гомель, общество, людей? Что изменилось, пока вас не было?

— Я встретил детей, младшего Никиту, которого не видел два с половиной года. Он вырос, по росту практически дотянулся до меня. И, конечно, изменился. Очень жаль, что я долго не мог побыть с семьей. Но думаю, все будет хорошо и они смогут ко мне приезжать в Вильнюс. Жена мне так и сказала: “Лучше я буду ездить в Вильнюс, чем в Витьбу”. Решение об отъезде пришло после освобождения, в колонии я такого не планировал. Но я и не обладал всей информацией о нынешней жизни в Беларуси.

Я не выбирал себе для жизни определенную страну или Вильнюс. Воспользовался рукой, которую мне протянули, в первую очередь фонд BYSOL и один из его основателей Андрей Стрижак. Он же мне рассказал о многих вещах — что нельзя читать “запрещенные” СМИ, ставить “лайки”, что-то комментировать.

Я не мог поехать напрямую через границу, так как нахожусь в списках “экстремистов”, должен каждую неделю отмечаться в милиции. Меня проверяли дома в любое время, как будто это “домашняя химия” (ограничение свободы без направления в исправительное учреждение открытого типа. — “Позірк”.).

Я мало побыл в Гомеле, мало с кем успел встретиться и пообщаться. По моему мнению, город стал более депрессивным.

Короче, вышел из одной тюрьмы в другую. Если учесть и то, что у меня, по сути, запрет на профессию — заниматься правозащитной деятельностью, то я рассудил, что долго так не протяну. Мне очень тяжело далось решение о выезде из Беларуси, но другого выхода не было. Ехать опять в тюрьму с моим здоровьем — это билет в один конец.

И еще: раз в стране запрещено говорить правду, значит, страну захватили враги?

— Каковы ближайшие планы? Когда, на ваш взгляд, появится возможность вернуться?

— Когда я был в колонии, то имел календарь и мог там посмотреть, когда именно закончится моя “командировка”. Сейчас я тоже в своеобразной командировке. Вот только срок ее окончания определить не могу. Но точно буду делать все, чтобы она закончилась как можно быстрее. И для меня, и для других белорусов. Но сначала мне нужно придти в себя, обновиться, поговорить с людьми, понять, что происходит, понять, где мы сейчас вообще находимся. Вот я вышел, даю интервью СМИ, в том числе “экстремистским”. Заведут ли на меня за это новое уголовное дело? В любом случае при действующей власти для меня пока нет обратной дороги.

Сейчас нужно думать о легализации, бытовых моментах. Но я буду работать как правозащитник и подставлю плечо команде, чтобы “командировка” завершилась как можно быстрее. И после колонии мой приоритет — помочь людям скорее выйти оттуда.