Алесь Романович: первый снимок в ЕС
Из Беларуси в сложных условиях эвакуирован правозащитник Алесь Романович. До этого он несколько раз был задержан и являлся фигурантом уголовного дела против правозащитников “Брестской Весны”.
“Позірк“ поговорил с Романовичем об общественно-политической деятельности в Беларуси, почему он долгое время оставался на родине, несмотря на упорное преследование со стороны властей, и почему все же уехал.
Алесь Романович в общественно-политической жизни более 20 лет. В 2020-м активно участвовал в акциях протеста, помогал задержанным как правозащитник. С 2020-го по 2024 год семь раз привлекался к административной ответственности. После последнего особо жесткого задержания по делу “Брестской Весны” и риска уголовного преследования был вынужден уехать из Беларуси и сейчас находится в Польше. Для него объявлен сбор.
“Люди не знали своих элементарных прав”
— Как вы попали в политику и занялись правозащитной деятельностью?
— Я всегда был против Лукашенко, никогда не считал его нормальным политиком. Помню, что носил листовки против первого референдума (в 1995 году. — “Позірк”.). В 2003 году я первый раз участвовал как доверенное лицо одного из кандидатов в депутаты в местный совет, а в 2006 году — в президентской кампании Александра Милинкевича, собирал подписи, занимался агитацией.
— У вас довольно большой политический бэкграунд, но что вас зацепило в 2020 году? Откуда возникло понимание, что стоит помочь людям, которые только заинтересовались политикой?
— В политической кампании 2020 года я не участвовал. На это были личные причины. Но дальнейшие события были ожидаемы и даже неизбежны. Когда начались протесты, я и сам принял в них участие. Везде, где собирались люди, я был тоже.
Я понял, что основной массе людей в 2020 году не было интересно, какие есть политические силы, организации. Просто люди выступили против Лукашенко, большинство даже не знали, чем отличаются правые политические силы от левых. Я тогда не хотел, чтобы меня ассоциировали с политическими силами, я общался с людьми, которые против Лукашенко.
Затем начались задержания, очень массово людей начали судить. Стало очевидно, что им нужна помощь. Люди не знали своих элементарных прав. Например, что могут заявлять ходатайство, ознакомиться с делом. Часто люди приходили на суд и не знали, за что их судят.
Тогда сделали объявление в телеграм-канале “Пинск для жизни”, что есть правозащитники, которые могут помочь. И люди стали звонить. Я начал ходить, встречаться по этим судам.
— Сколько прошло через вас таких людей?
— Никогда не считал. Было такое, что я пришел, так как мне звонил один человек, а там по административному делу было около десяти. Я начинал ему рассказывать, готовить к процессу, а меня обступали люди, слушали. Так я консультировал не одного человека, а целую группу.
Очень много в 2020 году было административных дел, потом пошли уголовные.
— Сколько могло быть судов в день?
— В день максимально у меня могло быть три-четыре суда. Случалось, что административные процессы вели два судьи, и мне приходилось выбирать, куда идти. Если уголовные суды, то по одному в день.
Ездил и в другие города, не только в Пинске ходил. В основном Лунинец, Иваново, Дрогичин. Не было своего автомобиля, поэтому приходилось ехать на поезде. Когда я знал, что в ближайшем городе будет что-то такое, садился в поезд и ехал.
Бывало, заходил в ”Телеграм“, видел в чате пост “У меня через 1,5 часа суд, есть ли здесь правозащитники?” Я связывался с человеком, садился на велосипед, ехал к нему и начинал готовить.
Часто случались ситуации, когда люди просто исчезали, мы начинали их искать. Чаще всего они находились в ИВС, бывало, что в Следственном комитете.
Климовичу помог чем мог
— Были ли у вас особенно запомнившиеся истории защиты людей?
— Одна из самых запоминающихся историй связана с Николаем Климовичем (политзаключенным, который умер в тюрьме. — “Позірк“.). Зимой 2022 года он мне позвонил, рассказал, что был в больнице. Задерживал его ГУБОПиК, его, инвалида второй группы, отправили в ИВС, где ему стало плохо. Сотрудники ИВС видели, что у него даже следы от швов после сложной операции на сердце остались, поэтому, когда ему стало реально плохо, вызвали скорую помощь, завезли в больницу.
Я когда с ним поговорил, понял, что административным делом не закончится. Посоветовал Николаю нанять адвоката. Через два дня Климовича уже увезли в Следственный комитет. Я ему оказывал юридическую помощь. Он тогда дал интервью “Позірку“, так как очень хотел, чтобы дело получило огласку. Его возмущало, что его, человека с инвалидностью, так преследуют.
Меня очень удивил приговор суда. Все были уверены, что Николаю из-за инвалидности будет ”домашняя химия” (ограничение свободы без направления в исправительное учреждение открытолог типа. — “Позірк”.). Даже следователь, который вел это дело. Но потом прокурор запросил год колонии из-за смайлика в “Одноклассниках”… Как мы знаем, Николай жил, пока был в СИЗО, а как только переехал в колонию, сразу умер.
Чем мог, я помог, даже собраться перед вынесением приговора. Мы провели с ним целый день. Я помог собрать сумку с продуктами. Николай очень боялся, что не переживет заключение. Я его успокаивал, пришлось готовить его и психологически.
Но как он говорил, что не переживет, так и произошло.
— Во время такой работы вы, без сомнения, получили большую волну солидарности. Сохранилась ли она?
— Сначала мы организовывали передачи людям, которых сажали по административным делам. Но потом власти запретили любые передачи. А так люди быстро откликались, и если нужно было даже десять передач собрать за день, мы могли это сделать.
Сейчас люди начали бояться, потому что [власти] очень жестко реагируют, очень рискованно эту солидарность проявлять. Я думаю, что она осталась и сейчас, но на более скрытом уровне.
Власти и силовики борются с этой солидарностью, начали еще с 2020 года. Она очень их пугает.
“Понял, что нет никакого шанса остаться на свободе”
— Как к вашей деятельности относились власти?
— Сначала, еще в 2020 году, я ходил каждое воскресенье гулять по городу, встречаться с друзьями. И меня каждое воскресенье задерживали, было несколько административных дел. Потом задерживали для “установления личности” и отпускали. Некоторое время им было скучно задерживать, и я гулял свободно.
До начала 2022 года я ходил на эти воскресные прогулки в майке или со значком с “Погоней”. Весной 2022-го меня за это задержали, назначили довольно большой штраф — 100 базовых величин (на тот момент 3.200 рублей. — “Позірк”.). Посадить меня не могли, так как я на тот момент ухаживал за братом, инвалидом первой группы, поэтому дали максимальный штраф. Якобы за участие в массовом мероприятии, якобы я пикетировал этим значком с ”Погоней”.
После т.н. референдума в 2022 году я вышел на площадь. Завели административное дело за участие в массовом мероприятии. Я протестовал против войны в Украине. Это было второе административное дело за год.
Тогда же у меня были “маски-шоу”. Я вышел из дома, и ГУБОПиК с омоновцами положили меня на землю, провели дома обыск. Они думали, что я администратор чата, но доказательств не нашли, завели административное дело. Трое суток был в ИВС, вышел со штрафом, а после узнал, что меня лишили опеки над братом.
— Но при этом вы оставались в Беларуси. Почему?
— Были репрессии, преследование, был административный арест. Приходили ко мне с осмотром, проводили обыски. Уголовный розыск ко мне приходил, когда они решили, что я ”слил” кому-то личные данные прокурора.
Я не планировал уезжать, видел себя в Беларуси. Я белорус, почему я должен был уезжать? Но принял решение уехать, когда понял, что нет никакого шанса остаться на свободе. Если бы было хоть 50%, я бы остался. Ведь у меня в Беларуси отец-инвалид и брат, которые зависят от меня. Я не мог так просто взять и уехать.
Еще когда в 2022 году пришел ГУБОПиК, он мне прямо говорил: ”Уезжай из Беларуси”. Угрожали, что, если хоть что-то обо мне услышат, будет еще хуже.
— А что изменилось в 2024 году? Что за дело, по которому к вам приходили силовики?
— В этом году, как я позже узнал, было новое дело, заведенное против правозащитного центра”Весна”. В рамках этого уголовного дела было выписано постановление на обыск у меня дома.
Силовики не просто пришли ко мне домой, они выломали дверь. Я проснулся от сильного грохота и слов: “Работаем!” Сотрудники ГУБОПиКа и ОМОНа меня просто вытащили из кровати, положили на пол. Начали допытываться, где телефон, нашли его и прямо там же — никого рядом не было, так как дом на две разные квартиры — начали выламывать руки, допрашиваться, фактически пытать.
Первое, что их интересовало, — мои отношения с “Весной”. Что я делал на судах, передавал ли я кому-то данные, спрашивали о некоторых знакомых. Я так понимаю, что мои ответы им не понравились. Ничего не говорить был не вариант, но я старался говорить что-то, чтобы не оговорить себя или кого-то еще.
После этого всего и обыска они пригласили двух понятых. Понятые подписали бумаги, и меня увезли в ГОВД. Пришлось ехать в наручниках, руки за спиной. Силовики применяли болевые приемы и во время переезда.
В опорном пункте завели административное дело якобы за неповиновение сотрудникам милиции при обыске. Оттуда увезли в изолятор временного содержания, где я провел ночь. А на следующий день в суде я заявил ходатайство, что мне нужна помощь адвоката. Объяснял это тем, что сейчас в таком состоянии, что не могу обеспечить сам себе защиту. Судья удовлетворил это ходатайство и перенес заседание.
— Помните момент, когда стало понятно, что стоит уезжать?
— Примерно тогда. Друзья сбросили мне комментарий представителя ГУБОПиКа, который говорил о деле “Брестской Весны”, и советовали уехать.
Я начал собираться, обратился в BYSOL, объяснил ситуацию, у меня на тот момент не было даже визы. Человек, с которым я разговаривал, попросил меня показать свой телефон, и мы вместе обнаружили какую-то программу-шпион, у нее был доступ к информации в телефоне.
Я эту программу воспринимал как системную, она называлась Security system. Когда я ей ограничил доступ к данным, через несколько часов, когда я готовился уезжать, приехали сотрудники ГУБОПиКа — те же, кто меня задерживал раньше.
Думаю, что ту программу подсадили они же во время обыска и пыток, так как телефон был у них в руках постоянно.
Говорят что-то вроде “ну что, не ожидал?” Я уже понял, что к чему. Они приехали уже сами вдвоем, без ”Шторма”, без ОМОНа, забрали в опорный пункт, а после в ИВС. На следующий день судили по старому административному протоколу, хотя был новый.
Дали 15 суток. Сразу после суда меня завезли в Пинский ИВС, но на входе стоял сотрудник ГУБОПиКа. Он сказал: ”Мы его забираем”. Через минут 20 он же сказал, что приедут какие-то люди и я должен им рассказать то же, что им при обыске. Возможно, мол, тогда я смогу выйти после 15 суток. Я согласился.
Там я увидел сотрудника ОНТ Андрея Александрова. Во время этого разговора я говорил, что давно уже занимаюсь общественно-политической деятельностью, имею много знакомых, ходил по судам, чисто по своей инициативе, мог обсуждать какие-то судебные заседания, ситуацию с правами человека. Не подтвердил, что “Весна” экстремистская.
После этого меня увезли в Брест. На светло-серой Geely сотрудники ГУБОПиКа в штатском. Я так понял, что меня везли туда, чтобы им ко мне не ездить, потому что они были брестские.
Они сказали, что я постоянно стараюсь выкручиваться, сидеть на двух стульях и они еще со мной будут разговаривать. Но в течение 15 суток только один раз перед окончанием срока пришел тот же сотрудник ГУБОПиКа. Опять же провел допрос, но без применения силы. Я спросил его, выйду ли я. И он ответил: ”У тебя есть три дня”. И добавил, что он слово офицера держит по этому поводу.
На следующий день меня отпустили, так как истек срок. Я боялся, что далеко не уйду. До Пинска добирался, чтобы нигде не светиться. Дома еще переночевал, связался с BYSOL снова и на следующий день уехал.
“Скучаю по родным. По самой Беларуси — нет”
— Андрей Стрижак из BYSOL сказал, что это была одна из сложнейших эвакуаций. Почему?
— Лучше спросить у него. Но вполне вероятно потому, что с первого раза не получилось. А в целом второй этап эвакуации занял по времени три недели.
Мне и финансово из BYSOL помогли. Ведь во время пребывания в третьей стране, где находиться было опасно, не хватало денег.
— Тяжело ли дался отъезд? О чем думалось в последнюю ночь в Беларуси?
— Тяжело, я не планировал вообще ехать. До последнего колебался, не остаться ли. Выбор был такой: или быть очередным политзаключенным, или все же на свободе, но за пределами Беларуси. В итоге я решил, что стоит попробовать выехать.
— Что теперь? Какие планы, и есть ли тоска по Беларуси?
— Когда переехал границу ЕС, наконец почувствовал себя полностью в безопасности. Сейчас планирую легализоваться, просить международную защиту в Польше.
Понимаю, что вернуться в Беларусь пока не могу. Если вернусь, то ясно, где буду.
Сегодня я больше скучаю по тому, что осталось в Беларуси: по родным, близким людям, по дому, огороду. По самой Беларуси — нет.